и Ивановский областной театр кукол, что оставляет по театру на сто тридцать три тысячи восемьсот тридцать пять человек.
— Ну, надо же! – восхитился Вовка. – У нас в Москве меньше! А Вы в каком театре, э, служили?
— А во всех! В музыкальном – буфетчицей, в драматическом – билетершей, а театре кукол – гардеробщицей.
— Я тоже постоял на сцене, – сказал Макаров, чтобы поддержать разговор. У нас группа была «Арпеджио», не скажу, что залы были большие, но во дворце энергетиков тысячи полторы собирали регулярно.
— Страшно было? Я бы умерла со страху!
— Совсем нет. Хорошо было! Полное единение публики и артистов.
— У Вас театральное образование?
— У меня инженерное образование. Я в клуб ходил, там с дамами познакомился, и Ирина Георгиевна Засадина взяла меня в группу. Сначала вел концерты, стихи читал, а когда немного пообтерся, петь начал, дуэты, трио, квартеты.
— А Вы какие стихи читали? Лирику или, скажем, гражданского звучания?
— Я Ахматову люблю, Пастернака, Блока. Ну, и свои, конечно.
— Так Вы и стихи пишете?
— Писал. Теперь на прозу перешел.
— Прочтете что-нибудь из своего?
— Вам грустное, веселое, детское?
— Мне вдохновляющее, концептуальное.
— Тогда «Свеча на столе».
Я настольную лампу разбил невзначай,
За листком заполняя листок,
И теперь на столе догорает свеча,
Я ее вместо лампы зажег.
Все короче ее светонос-стебелек,
За слезой набегает слеза-
Стеариновый след вдоль подсвечника лег,
И едва различают глаза,
То, что пишет рука – надо несколько строк,
(Я застрял на последнем листке),
И сгорая, трещит у свечи фитилек,
Наклоняясь к подставке-руке,
Что поддерживать свет со свечою взялась,
Что держала ее, как могла,
Разгоняя всесильную темную власть,
И свеча догорела дотла.
Все. Дописано. В ящик скрипучий стола
Новый листик. На ощупь. Легко.
А свеча на столе между тем умерла
И душа отлетела дымком.
Только стоила ль жизнь, что сгорела дотла,
Превращенья в последний листок?...
А в оконных глубинах ночного стекла
Кто-то новую свечку зажег!
— Ой, как грустно и, одновременно, оптимистично! – воскликнула Сима.
Она выхватила из рукава блузки платочек, промокнула глаза и подтерла носик.
— А еще?
— Еще потом, – сказал Макаров. – Подъезжаем!
Шофер, выхватывая из багажника чемоданы, тихо спросил:
— И кто она Вам?
— Теща. Будущая. Возможно.
— Понимаю, – кивнул шофер. – Не любо, да улыбайся!
Макаров кивнул в ответ, подхватил чемоданы и потащил их на второй этаж в свою старую квартиру.
Сима, как показалось Вовке, была одета в высшей степени просто и практично. «Это платье-пиджак», – пояснила гостья. – «Держится всего на трех пуговицах спереди. Я сама сшила!».
Она показала, как это платье-пиджак расстегивается и застегивается, показав на мгновение кружевную комбинацию.
— Правильно это называется повседневный двубортный блейзер, удлиненный, – пояснила Сима. – Как Вам такое?
— Главное, быстро снимается, – ответил Макаров.
Сима понимающе улыбнулась и погрозила Вовке пальчиком.
Вовка внес чемоданы и взгромоздил их на диван, а Серафима Николаевна прошла на кухню, надела фартук и собралась хозяйничать. Вот только готовить ей не пришлось, потому что из еды оказался только чай, упаковка крекеров и коробка китайской куриной лапши. «Я дома почти не ем», – смущенно пояснил Макаров. – «На работе хороший буфет».
— А в выходные? – поинтересовалась Сима.
— В подвале – кафе. Я там обедаю по субботам и воскресеньям. Дорого, но вкусно. А главное, пока не отравили.
Чайник закипел, и Вовка заварил лапшу в коробочке крутым кипятком. Серафима Николаевна смотрела, как он это делает, и вдруг вскинулась.
— Что это я сижу? – задала риторический вопрос гостья. – У меня же всего полно! Я же Ленке везла!
В ту же минуту убогий «стол» пополнился сельским изобилием. Китайскую лапшу удачно дополнили вареная картошка в полиэтиленовом пакете, жареная курица размером с небольшого страуса, баночки с огурцами, томатами, грибами,
Мир на 180 