— Это как в поезде. Москва большая, народу много, так что мы навряд ли еще увидимся.
Она как-то потускнела.
— Впрочем, я тут на трамвае два раза в день проезжаю.
— А мы часто тренируемся на воздухе.
— Да уж, воздух! Как с ЗиЛа потянет, хоть святых выноси!
Если бы она не засмеялась, разговор повис бы, как смог в воздухе, и можно было вставать и уходить. А так как-то легче стало, словно между ними протянулись невидимые нити.
Первый раз Макаров внимательно посмотрел ей в лицо. Ничего особенного, таких женских лиц около тридцати сколько угодно. Глаза колючие, челка до бровей, сильно выступающие скулы. Она была бы некрасива, если бы не улыбка. И грудь, которая приковывала взгляд. На нее хотелось не только смотреть, ее хотелось потрогать и безжалостно сдавить, насколько хватило сил.
Чтобы отогнать желание, Макаров сглотнул комок в горле, кашлянул в кулак и поморщился:
— У Вас попить нечего?
— Какая же я дура! – воскликнула женщина. – Мариную Вас разговорами, а у самой...
Она полезла под стол, на спине обозначились позвонки и широкая сбруя бюстгальтера.
— Вот! Девушки поднесли.
Она поставила нас стол, покрытый клеенкой, трехлитровую банку янтарного напитка.
— Это самодельное яблочное вино, вроде сидра. Попробуйте!
Жестяная крышка полетела на пол, и самодельный сидр полился в кружки: алюминиевую, поменьше – ей, зеленую, эмалированную, побольше – Вовке. Он в ответ извлек из сумки копченого леща и газету «Гудок».
— Надо бы сыру какого, но можно и на контрасте, сладкое заесть соленым. – развеяла Вовкины сомнения женщина. – За что выпьем?
— За Вас, Маша!
— Разглядели... – несколько разочарованно сказала она. – А я хотела остаться инкогнито.
Над столом висела открытка с надписью: «Маше от Славы. На добрую память». Ага, эти груди, возможно, сжимал в сильных ладонях прославленный волейболист, игравший под номером «два», Вячеслав Зайцев. Надо же, какие люди, подумал Вовка, а может, украла в Госкомспорте?
Ленка Година тоже в свое время учудила. Она отклеила от стенной газеты «Наши отличники» Вовкин школьный портрет и написала своей рукой: «Лене от Вовки». Потом доставала и, улыбаясь ямочками на щеках, показывала всем подряд, за что была жестоко высмеяна другой Ленкой – Сидоровой. Макаров пожалел Годину, приписал: «Это правда», и сводил Годину в «Орбиту» на «Неуловимых мстителей», где впервые потрогал Ленкину коленку в капроновых колготках и чуть выше.
— Такие люди... – с завистью сказал Макаров, глядя на открытку. – Вот со мной, обычным завлабом Вовкой Макаровым открыток не печатают, а я, может быть, в душе нобелевский лауреат, как какой-нибудь Эйнштейн.
— Ну-ну, – весело сказала Маша и снова похорошела. – Изящество оценила. Биография вкратце. Только почему сразу Эйнштейн? Почему не Ландау?
— Ландау говорил: «Освоить девушку», а я с ним не согласен.
— Но согласитесь со мной – глядя исподлобья, – сказала Маша. – Вы пошли со мной только из-за этого.
Она показала на свои большие груди.
— Если честно, да! – сознался Макаров. – Груди для меня – загадка. И большие, и маленькие, и мягкие, и твердые...
— Твердых грудей не бывает! – с негодованием сказала Маша. – Это Вам не яблоки и не арбузы!
— Положим, арбузы тоже мягкими не бывают! – возразил Макаров. – Хотя...
Он снова уставился на Машины груди. Потом отвел взгляд и посмотрел в окно.
— Надо окно помыть, – сказала Маша, отхлебывая сидра.
— Не надо, – мрачно ответил Вовка, сделав изрядный глоток. – Пока можно различить день или ночь, мыть ничего не надо.
— Ну, вот! – протянула Маша. – Только затеешь сделать что-нибудь полезное, так сразу ногой на горло!
Ночь с тёщей 
webmaster@3iks.ru