ворсистому ковру, расстелила по большущему креслу банное полотенце и уселась в него поджав ноги, думать, что я надену на танцы.
– Ты что, вот так и пойдёшь? – неуклюже пошутил Давид, не глядя на меня и пялясь в свой телевизор, где крутили какую-то французскую мелодраму с постельными сценами.
я злилась на него, что я тут вот сижу возле него в кресле, в чём мать родила, а он пялится в телевизоре на молодую красотку, которая ходит по постели на четвереньках в чёрных кружевных трусах перед своим не больно-то жаждущим её пресыщенным кавалером. Мне захотелось Давида позлить, и я отвечала ему, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно беспечнее и убедительнее:
– Да я бы с удовольствием так и пошла – это же такой кайф плясать в толпе нагишом, но там к сожалению висит объявление, что уважаемых посетителей дискотеки просят во время танцев надевать на себя что-нибудь и не приходить в танцзал совершенно голыми.
– Да, жалко, что не разрешают, – отвечал он с деланным сожалением, и продолжал смотреть свой фильм.
Шутка моя не сработала. Тогда я встала, подошла к гардеробу и надела прямо на голое тело свою любимую белую, широкую, коротенькую платье-блузку, с широкими рукавами по локоть, из лёгкой струящийся ткани. У неё были с глубокие вырезы на груди и спине, отчего она временами, то с одной, то с другой стороны сползала с плечей и её приходилось тогда поправлять, Меня это не раздражало, а наоборот забавляло, а Давид от этого просто тащился. Я подпоясалась тоненьким пояском, отчего блузка моя стала ещё больше похожа на платьице. Я решила подухарить над Давидом и трусиков под платьице надевать не стала, чтобы потом, уже на танцах, при случае, словно бы невзначай это ему открылось.
– Пойдём, – сказала я ему, встав напротив него и загородив собою ему телевизор, – дискотека уже началась!
– Подожди, – сказал он умоляюще и, заглядывая за меня, добавил: – финальная сцена... дай досмотреть!
– Сцена оргазма? – спросила я раздраженно, – или у тебя самого сейчас наступит оргазм?
Видя, что я в раздражении, он встал, выключил телевизор и, обернувшись ко мне произнёс со своей, свойственной только ему, обаятельной улыбкой, за которую я готова была простить ему всё:
– Пойдём, дорогая скорее, тебя уже там, наверное, ждут!
Это последнее его замечание вернуло мне моё раздражение, и я поджав губки, молча направилась к выходу. Он устремился следом за мною.
На улице уже стемнело, на небе высыпали звёзды, но павильон, где располагалась дискотека, светился и сиял, словно сам был источником света. Оттуда по всей округе разносилась громкая музыка. Когда мы пошли ближе и вошли внутрь – музыка сделалась оглушительной. Впрочем, надо отдать должное, что это был не простой забубённый рок, а сложные переходы каких-то народных, возможно африканских или латиноамериканских ритмов. Время от времени яркий свет притухал, из углов выползал полумрак, но вокруг всеми цветами радуги сияли мерцающие огни, по беснующийся толпе бегали разноцветные лучи прожекторов, музыка гремела! Вдруг я почувствовала, что меня кто-то схватил за запястье и потянул в толпу.
– Давид, надеюсь ты не возражаешь?! – услыхала я возле своего уха едва различимый сквозь барабанный бой голос Войцеха.
Я оглянулась. Давид со своей лучезарной улыбкой что-то кричал в ответ (скорее всего: «Нет, не возражаю»), а у него на шее уже висела Агнешка. В пробежавшем по ним луче прожектора, я заметила, что она босая, а на ней надета только мужская рубашка с засученными по локоть рукавами. «Вот овца худая! – подумала я, – наверняка эта рубашка у
Тихая Жизнь: Вывернутая 