Я верю, что эти ребятки с тобой сотворили, и я не верю этим липовым свидетелям. Твои насильники утверждают, что ты оказывала им услуги сексуального характера добровольно и за деньги. Ты брала у них деньги?
Я молча кивнула, вспомнив про сто долларов, которые мне засунули за колготки. — Вот видишь. Даже если дело дойдёт до суда, ловкие адвокаты в три счёта его развалят. Будем писать в Москву? — Будем. Подписав документы, я отправилась домой. Возле подъезда уже стоял знакомый мерседес-внедорожник. Насильник подошёл неспешно и медленно прогнусавил: — Что, шалава, телегу на нас накатала? Думаешь, не знаю? Ты ничего не докажешь. Вот деньги, — он извлёк из кармана небольшой пакет, — здесь сто деревянных косарей, они твои. И разбежались. Ты забываешь про нас, мы забываем про тебя. Большего ты не стоишь. Ты — нищенка, дешёвка. Такие бабки ты в руках не держала. Сиди и не рыпайся. А будешь столицу письмами забрасывать, с тобой приключится несчастный случай. — Пошёл вон, скот. И деньги твои грязные мне не нужны. Я от своих показаний не откажусь. Не всё можно купить. — Как хочешь. А за деньги можно купить всё. Они грязными не бывают. Они не пахнут. Всё имеет свою цену. Заруби это себе на носу, тварь.
Он забрался в машину и рванул с места. Заломив лихой вираж под красный сигнал светофора, иномарка скрылась за поворотом. Обрызганный грязью гаишник лишь погрозил кулаком. Что же это творится. Его величество доллар в этом мире решает всё? Получается, им всё можно, и никаких законов для них не писано? И я ничего не смогу сделать, чтобы их наказали по всей строгости, засадили в тюрьму? Всё валилось из рук. Я долго лежала, изучая пустым взглядом люстру на потолке. Стоило на секунду прикрыть глаза, как в сознании всплывали наглые, похотливые, сытые лица. Так я валялась и валялась, пока где-то в глубине души не возникло ощущение чего-то потустороннего. Комната наполнилась тревожным эфиром и стало не по себе. В дверь настойчиво постучали. На пороге стояла соседка баба Валя и нерешительно топталась.
— Танюша, измерь мне давление. Мой цифровой аппарат забарахлил, а стрелочным я не умею. Плохо слышу. В её облике чего-то не хватало. Или же присутствовало нечто непостижимое для моего понимания. Однако, не придав этому значения, я впустила соседку и провела на кухню. Мне надо было выговориться, хоть кому-то излить душу. Я рассказывала и рыдала, а баба Валя гладила меня по голове и приговаривала: — Ничего, всё будет хорошо. — Где-ж правда на свете? — Послушай. Отпусти душу. Когда-нибудь им это отольётся. Просто забудь. — Забыть? Да это на всю жизнь останется! Как людям в глаза смотреть? Теперь одна дорога — на панель. — Время лечит. В этом мире все события предопределены. Что случилось, должно было случиться. Тебя могли убить, но ты жива. Утешайся этим.
— Лучше бы убили. — Не нам решать, когда нам уходить. Есть тьма, и есть свет. Есть бог, и есть дьявол. Есть слуги божьи и приспешники сатаны. Местью занимаются тёмные силы. А бог велел прощать. Ты хочешь мстить? — Они должны понести наказание. Им всё сходит с рук потому, что они сынки влиятельных людей. Завтра они ещё кого-нибудь изнасилуют. Они так развлекаются. — Хорошо. Но помни. Обратного пути в этих делах не бывает. Они наполовину не делаются, и ничего нельзя будет изменить. Ты вещи, в которых тебя насиловали, не выбросила? — Нет. Отстираю. Сгодятся ещё. — Давай сюда. Я принесла из ванной кулёк и отдала его бабе Вале. — Я сейчас уйду, но скоро вернусь, а ты сиди и жди.